Он, как человек умный, прекрасно понимал, что в Малом театре ему делать нечего — там достаточно актеров его плана. Практически это почетная ссылка. Он находился в состоянии страшной обиды и горько переживал создавшуюся ситуацию. Не мог с этим смириться. В состоянии депрессии, вызванном двусмысленностью ситуации и полным отсутствием творческой перспективы, он отправился на прием к Михаилу Борисовичу Храпченко — председателю Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР. Он зашел в кабинет, прошло две-три минуты.
Вдруг Храпченко в смятении выбегает и кричит: «Врача! Врача! "Скорую"!» Секретарша бросается в кабинет — Любимов-Ланской мертв.
Завадский же спокойно продолжал получать свои Сталинские премии, ордена, звезду Героя Социалистического Труда. Что ж, и на солнце бывают пятна…
Я ни в коей мере не хочу уменьшить заслуг Юрия Александровича, но не стоит делать из него памятник. Завадский был разным — блестящий актер и режиссер, воспитавший плеяду талантливейших артистов, он мог быть и совершенно равнодушен и жесток к людям.
Лет тридцать назад в журнале впервые напечатали «Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой. Это была сенсация — такого про Завадского еще никто не писал. Журнал передавали из рук в руки, зачитывали до дыр. Марина Ивановна посвятила свою повесть актрисе Софье Евгеньевне Голлидэй, работавшей в Третьей студии МХАТа. Актрисе, безумно любившей юного Юру Завадского. В повести беспощадный портрет молодого Завадского — «Все-таки трагедия, когда лицо — лучшее в тебе и красота — главное в тебе, когда товар — всегда лицом, — твоим собственным лицом, являющимся одновременно и товаром… Никого-то он не любит, отродясь не любил, кроме сестры Верочки, няньки и себя в зеркале».