Его спектакли казались пиршеством, вакханалией таланта, и совсем немногие замечали железную логику их построения. Дикий не признавал стихийности в своей практике. «Искусство режиссуры есть искусство логики», — утверждал он. Его афоризмы гуляли по всей Москве — «Театральность — оправданная невероятность», «Секунда во времени и вершок в пространстве существенны для судьбы спектакля», «В театре дважды два — тридцать семь с половиной».
Его дарование казалось неисчерпаемым. Его творческая смелость не знала границ. Пожалуй, никто не мог найти такого яркого, образного, точного решения, как Алексей Денисович. Он придумал очень оригинальную трактовку — хотел поставить пьесу без последнего акта, считая, что
Лермонтов дописал его под давлением цензуры. Арбенин сходил с ума от того, что рушилась вся концепция его жизни. У Дикого было множество оригинальных находок. Он, например, придумал, что Звездич приходит в игорный зал в бурке.
Дикий, при всей его кажущейся богемности бывал и жестким. Как-то он, разбирая сцену, сделал замечание всем, кроме исполнительницы роли Нины. Та бледнела, краснела, наконец, не выдержав, спросила: «Алексей Денисович, вы мне ничего не сказали. Я хочу знать, что же мне искать?» «Искать? Искать, голубушка, хорошо, когда что-то положено, а когда ничего не положено, искать нечего», — ответил Дикий. Она выбежала вся в слезах.
На репетициях я заметил среди тех, кто изображал сцену в игорном зале, щупленького, прихрамывающего молодого человека. Им был Виктор Розов, вернувшийся после войны инвалидом. В перерывах мы часто беседовали. Он оказался очень интересным собеседником.