И вот на каникулы возвратился в Москву и покорил ее своей теткой Чарлея. Затем последовало приглашение в Театр МОСПС, откуда вскоре он ушел в Малый театр. Там как раз готовилась к постановке «ЛюбовьЯровая». Он получил роль Шванди.
Это был шедевр. Он играл смешно, остроумно, достоверно. «Матрос-братишка» в задвинутой на затылок матросской шапке с перевязанной пулеметными лентами грудью вызывал всеобщие симпатии. Его упоение жизнью и борьбой, его молодецкие замашки были неподражаемы. Состав спектакля был потрясающий — Пашенная, Гоголева, Ольховский, Садовский, Рыжов, Климов, Турчанинова. Но среди всех этих звезд Кузнецов все равно выделялся. Успех огромный. На спектакль невозможно попасть. На роль Шванди ввели второго исполнителя — Анненкова. Так когда публика узнавала, что играть будет не Кузнецов, зрители уходили.
Диапазон его удивительный — в «Ревизоре» он играл и Городничего и Хлестакова. Узнать его было невозможно. Это тот самый случай полнейшего перевоплощения, который — за гранью понимания. В «Вишневом саде» он был то Фирсом, то Гаевым, то Лопахиным. Играл Расплюева в «Деле Кречинского» и Людовика в «Соборе Парижской богоматери», Викентьева в «Обрыве» и Плюшкина в «Мертвых душах». Перебрасывался от амплуа к амплуа, захватывая все новый круг персонажей. Одинаково блестяще играл и в водевиле, и в трагедии. Кузнецов умел быть обаятельным красавцем и жесточайшим уродом. Его способность менять маски поразительна. Он любил, чтобы зрители сначала не узнавали его, а потому был изобретателен в гриме. То сохранял свое лицо, ослепляя блеском улыбки белоснежных зубов, то превращал его в изможденное, покрытое морщинами лицо Плюшкина — с нависшими резкими седыми бровями, давно небритой бородой и острым ищущим взглядом, то придавал ему внешнее благообразие Юсова с надвинутыми на нос очками, с голым черепом и длинными белыми бакенбардами.