Он внимательно посмотрел на меня и произнес: «Если не ошибаюсь, у нас состоялось торжественное рукопожатие в ватерклозете. Что же вы хотите?» Дрожащим голосом я сказал: «Ваше рукопожатие я запомнил на всю жизнь. Но очень прошу вас подписать мне свою фотографию». И тут Михаил Александрович сказал: «Хорошо. Проводите меня до "Елисеева". Мне там нужно кое-что купить. Поговорим, а потом я вам подпишу». Счастью моему не было предела. Мы вышли на улицу и пошли к Елисеевскому магазину. Я осмелел и стал рассказывать, какие спектакли с его участием видел. Оказалось, что я видел почти все. Он был крайне удивлен. Спросил, что мне больше всего понравилось. Я сказал:
— Все. Но, пожалуй, больше всего «Эрик XIV», Мальволио в «Двенадцатой ночи» и Аблеухов в «Петербурге».
— Вы кое в чем разбираетесь. Это приятно. Но одну мою роль вы, наверное, не видели. Недавно я впервые сыграл Достоевского. На юбилее Орленева в сцене Раскольникова с Мармеладовым. По-моему, это получилось удачно.
— Михаил Александрович, я видел, — заорал я.
— Тише, тише! Не кричите. Нас уведут в милицию.
Я, действительно, был на этом юбилее и видел Чехова. Он играл старика Мармеладова потрясающе. До этого я видел эту же сцену в исполнении Степана Кузнецова. Это тоже было прекрасно, но такого Мармеладова, как у Чехова, забыть невозможно. Его Мармеладов с растрепанными седыми волосами, клочками растительности на щеках, мешками под глазами казался типичным пьянчужкой, но когда каким-то дребезжащим, полным отчаяния голосом он произносил: «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ведь надобно же, чтобы у всякого человека было бы такое место, где б и его пожалели?», — мурашки бежали по телу. Он проник в самые бездонные глубины Достоевского. Весь зал рыдал, настолько это было сильно.