Михоэлс был кумиром своего народа. Ему поклонялись все, видевшие его на сцене, им восхищались все, кто знал его в частной жизни, его обожали женщины. Похороны его были грандиозными. Гроб привезли в театр. Был мороз. Стояла толпа. Слезы замерзали у людей на щеках. Я стоял у решетки Тверского бульвара, но прорваться не мог. Было несказанное количество народа. Улицы были перекрыты. Стоял вопль — рыдали женщины. Знаю, что вел панихиду И. Берсенев. Пел И. Козловский, играл Э. Гил-лельс. А напротив ГОСЕТа над похоронной процессией на крыше двухэтажного дома стоял человек и играл на скрипке. Почти как на картине Шагала.
Вскоре после убийства Михоэлса со свойственной тому временем помпезностью были организованы вечера его памяти в ГОСЕТе, в ВТО. В них участвовали Эренбург, Москвин, Козловский, Таиров. Но прошло немного времени и о ГОСЕТе стали распространяться невероятные слухи, вроде того, что актеры ведут подкоп от Малой Бронной до Красной площади, чтобы взорвать Кремль. Что они хотят оторвать Биробиджан от Союза и передать его Японии.
После смерти Михоэлса в театре началась паника. Его смерть была прологом. Театр закрыли, актеров разогнали. Через несколько месяцев было принято решение и о немедленном роспуске ЕАК.
Расстреляли многих участников Антифашистского комитета, в том числе Фефера. Атмосфера была ужасна. Были уничтожены ведущие еврейские писатели и поэты. Началась кампания против «безродных космополитов», за ней — «дело врачей». Антисемитская направленность этого «дела» ни у кого не могла вызвать сомнения, ибо большинство арестованных были евреи. Их обвиняли в злоумышленном убийстве руководящих советских работников. В этом «деле» фигурировал и брат Михоэлса — профессор Вовси.