В конце началось что-то невообразимое: овации, крики благодарности, слезы. Занавес давали несчетное количество раз. Таиров на сцену не вышел, а публика не расходилась и вызывала его. С трудом удалось опустить занавес, но на улице, у служебного входа в переулке стояла толпа, поджидая выходивших актеров.
Таирова и Коонен не выбросили на улицу. Все было «гуманно». Их перевели в Театр им. Евг. Вахтангова. Встретили там очень ласково. Шли разговоры — о «Макбете», потом о «Марии Стюарт». Разговоры шли, но ничего не двигалось. Это было откровенным издевательством. Таирову ничего не давали ставить, а Коонен — играть. Это продолжалось почти год. Наконец, они получили персональную пенсию и тут же подали заявление об уходе.
По тем лютым временам с ними обошлись еще милостиво: у них отняли театр, но не отняли свободы. Да еще выдали персональную пенсию. «Театр, мое сердце не будет больше биться от волнения успеха. О, как я любила театр… Искусство! И ничего от меня не останется, ничего, кроме воспоминаний… Да и вспомнят лишь только друзья…» — слова умирающей парижской комедиантки Адриенны Лекуврер оказались пророческими.
Немного отвлекусь и вспомню еще одну историю, тоже связанную с Вахтанговским театром. В Доме творчества в Рузе я познакомился с замечательной русской актрисой Еленой Полевиц-кой, ученицей Веры Федоровны Комиссаржевской, партнершей Николая Радина и Степана Кузнецова. Вернувшись в Россию после долгих лет эмиграции, она была принята в Театр им. Евг. Вахтангова. Ее творческий вечер, который открывал сам Рубен Николаевич Симонов, прошел с оглушительным успехом. Договорились о дальнейшей работе, о том, что она будет выступать еще. Но повторилась та же история — Елена Полевицкая на сцену этого театра больше не вышла никогда. Она рассказывала мне об этом со слезами на глазах.