Аркадий Аверченко в «Записках театральной крысы» писал, что между корью и сценой существует огромное сходство: тем и другим хоть раз в жизни нужно переболеть. Но между корью и сценой существует и огромная разница: в то время, как корью переболеешь только раз в жизни, и конец — заболевание сценой делается хроническим, неизлечимым. Когда у меня началось это заболевание? Точную дату назвать, конечно, не могу. Но знаю, что довольно рано.
Мое детство прошло в Одессе. Папа был большим театралом и очень любил оперу. В знаменитом одесском оперном театре он слушал Шаляпина, Нежданову, итальянцев. Несколько раз брал с собой и меня. Первыми постановками, которые я увидел, были «Иоланта» и «Евгений Онегин». В театре меня потрясло все — его красота и великолепие, дирижер во фраке, капельдинеры. Все это в холодной и голодной послереволюционной Одессе казалось просто невероятным. А в «Евгении Онегине» еще и варенье варили, что окончательно меня сразило. Мне очень понравилось это волшебное зрелище.
Часто приходится слышать или читать о том, как молодое существо, попав первый раз в театр, потрясенное дивным шоком от соприкосновения с иллюзорной жизнью искусства, поддается гипнотизирующему влиянию его и начинает страстно стремиться на подмостки. Возможно, что и со мной произошло то же самое.
Там же, в Одессе, в нетопленой комнате, когда я ложился в постель, мама начинала рассказывать мне театральные впечатления своей юности. Она выросла в Иркутске. В городе был прекрасный театр, а у дедушки там имелась своя ложа, и мама, будучи гимназистской, а потом и курсистской, постоянно ходила в театр. В Иркутск приезжали все знаменитые гастролеры, начиная с Шаляпина и Собинова, и кончая Гельцер. Мама все время рассказывала об увиденных ею спектаклях. Меня ее рассказы чрезвычайно интересовали. Они возбуждали мое воображение. Видимо, все это и повлияло на мое увлечение театром. Увлечение, которое переросло в страсть. Мне казалось, что ничего более интересного в мире не существует.