Александр Яковлевич оказался очень радушным хозяином. Алиса Георгиевна принесла нам чай с печеньем и приняла участие в разговоре. Наши спектакли Таиров не видел и с интересом выслушал мой рассказ о них. Потом он поинтересовался, какие постановки Камерного театра запомнились мне. Я стал сыпать названиями. Я видел там все, начиная с «Жирофле-Жирофля», «Сирокко», заканчивая «Негром», «Любовью под вязами», «Федрой», «Саломеей», «Госпожей Бовари», «Оптимистической трагедией» и моим любимым спектаклем «Адриенна Лекуврер». Я впервые увидел его в 16 лет и был потрясен им. Потом смотрел его еще раз пять. Когда я выпалил все это, наступила пауза. Потом Алиса Георгиевна тихо спросила: «Вы видели мой последний спектакль?» Я ответил, что на нем я испытал настоящее потрясение, доходящее, как и у всех сидящих в зале, до экстаза. На глазах у Таирова появились слезы. Потом он спросил, знаю ли я, как они жили в Театре им. Евг. Вахтангова. «Вы слышали об инквизиции? Так вот это была моральная инквизиция», — сказал Александр Яковлевич и вдруг по его щекам потекли слезы. Алиса Георгиевна стала его успокаивать, а он рыдал и сквозь рыдания слышалось только: «За что? За что? Что я сделал?» Наблюдать это было чрезвычайно тяжело, я сам едва сдерживал слезы. Расстались мы очень дружески. Он обнял меня, поблагодарил и сказал, что чувствует мое сочувствие, а им сейчас это очень важно. Извинился, что у него сдали нервы, и просил никому об этом не рассказывать. Я сдержал слово, и до сих пор никому не рассказывал об этом.
Александр Яковлевич дал мне почитать пьесу. Через пару дней я ему позвонил. Он сказал, что положение несколько изменилось. Сейчас он себя неважно чувствует и уезжает в санаторий в Боржоми. Как только приедет, первый звонок — мне. «Я уверен, что у нас все получится», — заверил он меня. Я пожелал ему хорошего отдыха. Больше нам встретиться не удалось. Таиров приехал совершенно больным. У него началось психическое расстройство. Он не мог даже ходить по Тверскому бульвару, обходил его переулками.