Барон в «На дне» даже казался меньше ростом, был жалок в своих узких брючонках и дырявых калошах, гнусной кепочке, картавил, был одутловатым, опухшим, но тем не менее в нем чувствовалось что-то барственное, аристократическое. От него невозможно было оторвать глаз. Его душевный аристократизм и доброта окутывали все его роли, они просвечивали сквозь них. Поэтому, глядя на испитого, опустившегося Барона, легко было себе представить его прежнего — с другим лицом, в другой одежде. Увы, прелесть и красоту его голоса, сильного, необычайно красивого, совершенно не передают записи, ибо волшебство его искусства передать невозможно.
Как он читал на концерте монолог Иван Карамазова… В нем была и мудрость, и вера в жизнь, в счастье.
Кажется, чеховские слова о том, что в человеке все должно быть прекрасно, были вдохновлены Качаловым. Он был всеобщим любимцем. Не было в Москве артиста, более любимого публикой. Василий Иванович обладал потрясающей внешностью — красивый, высокий, обаятельный. Устоять было невозможно. Он пользовался, конечно, огромным успехом у женщин. Но, что показательно, при огромном числе почитательниц, вокруг него не вились визгливые поклонницы. Он не допускал этого. Конечно, он не был святым. Известен его роман с Ольгой Пыжовой, которая имела от него дочь. Эта дочь, тоже Ольга, росла в семье Качалова. Ее по существу воспитывала жена Василия Ивановича, Нина Николаевна Литовцева. С Ниной Николаевной он прожил сорок восемь лет. Знал ее еще юной актрисой Бородаевской труппы в Казани. Вместе они начали творческий путь во МХАТе, вместе пережили ее уход со сцены в связи с внезапно свалившемся на нее несчастьем — неизлечимой хромотой. Он помог начать ей новую жизнь — уже в качестве режиссера. Нина Николаевна была ему предана необычайно, и он очень ценил ее, утверждал, что именно ей обязан своими успехами.